Бессмертники — цветы вечности - Роберт Паль

С теми же словами: «Прощайте, товарищи, смерть не страшна!» — навсегда простились с жизнью и с теми, кто остался в ней, друзья Гузакова — Василий Лаптев и Дмитрий Кузнецов.

Потом повели Литвинцева.

Опять пошел дождь — мелкий, теплый, первый летний дождь. Литвинцев запрокинул лицо и слизнул с губ мелкие дождинки. Они показались ему сладкими, как весенний березовый сок. Он жадно сглотнул их и, поравнявшись с тюремным корпусом, выкрикнул слова прощания. В ответ зазвучала песня:

Вы жертвою пали в борьбе роковой…

Вокруг эшафота, образовав четкий четырехугольник, неподвижно застыли стражники. В стороне, торопясь поскорее закончить неприятное дело, двое в черном заколачивали уже заполненные гробы. Последний, открытый, с прислоненной крышкой, был еще пуст: он ждал его.

Поднимаясь по ступенькам на помост, Литвинцев видел, как загримированный палач налаживает для него петлю и устанавливает под ней скамью. Оттолкнув палача, он сам проверил петлю и крепость веревки, а затем обернулся к поющим тюремным окнам и, перекрывая песню, крикнул:

— Прощайте, братишки! Не плачьте и не теряйте надежды! Помните и верьте: прямо по курсу — свобода!

С мешком в руках к нему кинулся палач. Он вырвал у него мешок и, прежде чем надеть его себе на голову, засмеялся ему в лицо:

— Ну, что, образина, приходилось ли тебе видеть, как умирают русские моряки? Смотрите и вы, подлое царево воинство, — кивнул он в сторону стражников, — такое не повторяется. Это говорю вам я, русский матрос Иван Петров!

Пахнущий мышами и пылью мешок закрыл ему лицо и плечи.

Грохнув, упала выбитая из-под ног скамья.

А песня все звучала, а дождь все лил — мелкий, теплый и сладкий, как весенний березовый сок.

ЭПИЛОГ

Ротмистра Леонтьева мучили страхи. Напрасно убеждал он себя, что с революцией покончено, что руководители уральских боевых дружин либо казнены, либо отправлены на каторгу, а сами дружины рассеяны, напрасно доказывал себе, что теперь-то, в тысяча девятьсот восьмом году, опять, наконец, можно пожить спокойно и безо всяких опасений, что сами по себе все эти страхи его просто нелепы, — никакие убеждения не действовали, никакие доказательства не могли вернуть ему прежней уверенности и власти. На службу и со службы он ходил теперь только в сопровождении нижних чинов полиции, дом его, как и год назад, находился под неусыпной охраной, а в помещении жандармского управления по его настоянию постоянно дежурил наряд городовых: на всякий случай.

Страх терзал душу, обессиливал и изводил, как тяжелая, необоримая и стыдная болезнь, которую приходится скрывать от близких, от сослуживцев и от самого себя, но избавиться от которой уже невозможно.

«Вот покончу с типографией, — говорил он себе, — и вон из этого проклятого города! Пусть будет любая глушь, но только не Урал! С меня довольно. С меня хватит. Бежать, бежать!..»

На службе, обложившись бумагами и отгородившись от улицы каменными стенами и зарешеченными окнами, он немного отходил, сочинял ответы на гневные запросы департамента, разбирал отобранные при обысках письма и записи, допрашивал арестованных. Следы деятельности подпольной типографии были повсюду, но сама она была по-прежнему неуловима. Ни один из арестованных не обнаружил на допросах своей близости к комитету и его технике. Ни один филер не мог пока даже предположительно сказать о ее местонахождении.

А типография большевиков работала. Да еще как! Не так давно уфимский губернатор опять потребовал:

«Препровождаю при сем на рассмотрение Вашего высокоблагородия три экземпляра прокламации под заглавием «Крестьянская газета», №№ 1 и 2 издания Уральского областного комитета Российской социал-демократической рабочей партии, семь экземпляров отчета Уфимского комитета той же партии, один экземпляр резолюций и экземпляр брошюры под заглавием «Песни борьбы», издания той же партии…, адресованные в С.-Петербург… Принимая во внимание, что помянутая выше «Крестьянская газета» до настоящего времени продолжает издаваться и печататься в Уфе, прошу Ваше высокоблагородие не отказать принять со своей стороны действительные меры к скорейшему выяснению виновных и ликвидации сказанной типографии…»

О том, что Уральский областной комитет социал-демократов находится в Уфе, где имеет свою типографию, которой пользуется также Екатеринбургский комитет для печатания газеты «Уральский рабочий», уверенно писали коллеги из Екатеринбурга и Перми.

О хорошо налаженной работе уральской типографии большевиков недавно с одобрением писал центральный орган РСДРП газета «Пролетарий» и даже газета германских социал-демократов «Vorwärts»! После этих публикаций последовал ряд начальственных разносов департамента. Один из них заканчивался следующим указанием:

«Вновь обращая внимание Вашего высокоблагородия на приведенное положение розыска в Уфимской губернии, Департамент полиции, по приказанию господина Директора, просит принять все меры к приобретению секретных сотрудников в местных революционных группах и между прочим рекомендует использовать в этих целях ликвидацию, проведенную в гор. Уфе в ночь на 25-е минувшего июня…»

Рекомендация хорошо прощупать арестованных во время июньской ликвидации ничего не дала, и тогда ротмистр Леонтьев приналег на своего тайного осведомителя Кочеткова. Встречаться с ним, как прежде в трактире на Аксаковской, он не решался и вызвал его для разговора прямо к себе.

— Что вы делаете, господин ротмистр! — входя, возмутился тот. — Белым днем — в жандармское управление! Да как я после этого среди своих покажусь?

— Боишься, Кочетков? — сам холодея от страха, усмехнулся ротмистр. — Когда выдавал нам Гузакова и Литвинцева, был смелее! А ведь сейчас их нет! Нет, понимаешь? Чего же тогда бояться?

— Будто сами не знаете, чего… Литвинцева и Гузакова нет, но боевики их остались. Убьют — и не охнешь!..

Леонтьев хорошо понимал своего соглядатая, но типографию-то искать надо! Пришлось наобещать и денег, и немедленной переброски в любой другой город, — всего, чего только душенька пожелает.

— Только найди мне, Кочетков, типографию! Только найди, голубчик! А уж мы… — всю жизнь вспоминать и благодарить будешь!

— Страшно, господин ротмистр!

— А мне, думаешь, нет?..

Через несколько дней остывший труп мерзкого предателя был случайно обнаружен на окраине Старой Уфы за Видинеевским заводом…

А департамент требовал действенных мер. Пришлось объясняться:

«Что же касается Уфимской типографии, то таковая, судя по выпускаемым ею изданиям, оборудована лучше других, существующих на Урале, и вопрос об ее обнаружении в последнее время составляет одну из главных задач деятельности не только жандармского управления, но и чинов железнодорожной и общей полиции во главе с начальником губернии, но благодаря крайней конспиративности революционеров, а также провалу соответствующих сотрудников управления открыть таковую несмотря на все прилагаемые усилия до сих пор не представилось возможным».

— Ну, всё! — неся на подпись бумагу, говорил себе Леонтьев. — С меня хватит… Довольно… Вон из Уфы, вон!..

Но тут поступило донесение одного его старого филера из имения князя Кугушева, и он опять ободрился.

«По приезде на указанный хутор, — докладывал агент, — я вошел в знакомство с местными жителями дер. Бекетовой, от которых узнал следующее: на хуторе Кугушева имеется социал-демократическая типография, причем члены социал-демократической партии на этом хуторе проживают без всяких определенных занятий, а главными руководителями являются управляющий (А. Д. Цюрупа), конторщик хутора и какой-то молодой человек по имени «Федор Лаврентьевич»… Установленным мною наблюдением за хутором выяснено, что 10 июля молодой человек с хутора на велосипеде ездил в гор. Уфу, причем к велосипеду был прочно привязан упакованный тючок, в котором, по моему мнению, находились прокламации. Что же касается того, чтобы войти в партию демократов, оперирующих на хуторе, то я, несмотря на всевозможные принятые меры, сделать этого пока не смог».

Леонтьеву вспомнился случай с одним неизвестным велосипедистом, обронившим на Пушкинской улице тюк с прокламациями и газетами, и, не раздумывая, направил на хутор его сиятельства полицию. Однако обыск ничего не дал: типография с хутора князя бесследно исчезла!

Через некоторое время агент опять напал на нужный след.

«В настоящее время, — доносил он, — типография находится в сложенном состоянии в квартире Спиридонова в Сафроновской слободе, но функционировать здесь не будет, так как ее предполагают перевезти для работы за город, причем намечено два места: или опять в имение князя Вячеслава Александровича Кугушева, что по Стерлитамакскому тракту, или в имение одного священника, отстоящее от гор. Уфы в полутора часах езды (верст 6—8) по Златоустовскому тракту…»